Страницы Миллбурнского клуба, 4 - Страница 33

того, при малейшей возможности все норовили немедленно вызвать директора.

В конце концов, я понял, что виной этомубыло какое-то независимо-отвлеченное поведение Володи за столом. Вот что пишетпримерно о том же про Володю Слава Демин:

«Удивительно, но этот высокий, красивыйчеловек с улыбчивыми ироничными глазами и ровным спокойным голосом былсовершенно необаятельным противником. Его поведение за столом, манера говорить,невнимание к противникам сразу же настраивали и игроков, и судей против него и– автоматически – против его партнеров. Судья приглашался к нашему столугораздо чаще, чем к другим, как правило, без серьезной причины. Чаще всегопретензии противников не выдерживали никакой критики, но их количествопереходило в качество, и судьи делали нам предупреждения, а иногда инаказывали. За нашим столом густела аура отрицательных эмоций».

Я, конечно, согласен со всем, что сказал оВолоде Слава Демин. Но только мне кажется, что абсолютно такое же поведениеВолоди не вызвало бы такой резко отрицательной реакции противников, скажем, вМоскве. А следовательно, дело тут не в том, что его поведение настраивалоигроков и судей против него, а в том, что его поведение настраивало игроков исудей против него в Манхэттене. То есть дело было просто в громадном различиикультурологического поведения. Многие, в том числе я или Слава Демин, былиготовы перенимать элементы культуры той страны, которую они себе выбрали дляжизни или (как у Славы Демина) для временного проживания. Это касалось и внешнегооблика, и манеры общения, и вообще – всего, всего. Мы были готовы положить наотдельную полочку то, что связывало нас со страной, откуда мы уехали, ипогрузиться в страну, в которой мы стали жить. Но я знаю людей, которые неторопились с этим. Одним из таких был Володя Флейшгаккер.

В клубах Манхэттена он вел себя так, какесли бы играл в бридж где-то в Москве. В его поведении не было чего-то особенновызывающего. И вообще, для Москвы это было бы совершенно нормально. Но дляМанхэттена это было, во-первых, необычно, а во-вторых, не объяснялось тем, чтоВолодя, скажем, приехал недавно в эту страну (в этом случае ему многое быпростили). Нет, видно было, что он в этой стране чувствует себя достаточноуверенно. И тогда все это вместе начинало людей раздражать.

Так мы с Володей играли вплоть до 1995 года.Хотя в 95-м мы уже играли не столь часто. Володя не всегда отвечал на моизвонки. Я знал, что это означает. Он мог говорить со мной, только когда был «вздравом уме и твердой памяти». А когда он был не в форме, он трубку не брал и,вероятно, не разрешал брать и своим домашним. А домашних он, судя по всему,держал в строгости.

Как-то в Нью-Йорк приехал Леня Каретников.Мы с Володей сидели у него дома, ожидая Леню. И я почему-то думал, что придетне Леня Каретников, а пара Леня Каретников – Наташа Каретникова. И когда,наконец, Леня вошел, я сгоряча задал вопрос: «А где Наташа?» Вопрос оказалсянеправильным. Леня и Наташа уже не были парой ни в одном, ни в другом смысле.

Я расстроился. Смотрел на Леню и вспоминал,как однажды я захлопнул дверь на Преображенке, когда случайно не взял с собойключ. Как раз тогда, когда был назначен какой-то парный турнир у меня дома.Народ собирался, а я стоял около дверей и размышлял, что делать. Тут появилсяЛеня Каретников. У него была сломана нога, и он был на костылях. Он быстрооценил ситуацию, спросил у меня, открыта ли дверь балкона. И когда я сказал,что, скорее всего, открыта, проковылял на пятый этаж и попросился к моемуверхнему соседу. Мы все, здоровые бугаи, спустились вниз и с улицы смотрели,как Леня со своей костяной ногой перелез с балкона пятого этажа на мой балкон(сверху ему передали его костыли). А через минуту он уже открывал нам входнуюдверь.

* * *

Летом 94-го, за пару месяцев до того, как судьямуниципалитета города Миллбурна объявил нас мужем и женой, мы с Наташей купилидом в Миллбурне. И как раз в это время в Нью-Йорк прилетел из Гвинеи на неделюСлава Демин. Мы решили собраться у нас в доме, пошлепать (так мы говориливсегда, когда речь шла о бридже). Поехали с Володей за Славой куда-то. Привезлиего в Миллбурн. Приехал Паша Маргулес.

И вот в то время, когда готовился какой-тозакусон и выпивон, между Славой и Володей как-то постепенно возник спор,который дошел до крика. Флейшгаккер обвинял Славу в том, что тот был в ладах ссоветской системой и, следовательно, был, по крайней мере косвенно, виновен вовсех злодействах советской власти, от которых так натерпелись не толькодиссиденты (типа Володи), но и вообще все нормальные люди. А Слава говорил ему,что Володино диссидентство было липовым. И что главное – это устремления ипоступки. И что он, Слава, скорее всего, принес людям больше пользы, чем такиедиссиденты, как Володя. У меня было явное ощущение, что спор этот начинался какбы в шутку. Однако постепенно все это стало сопровождаться крепнувшим от словак слову матом. И Слава потом мне признался, что он думал, что теперь его в этотдом больше не пригласят.

В 95-м Володи не стало. Отказала печень. Япоехал помянуть его в его новый, недавно купленный дом, где до этого еще небыл. Видел его домашних. Маша к тому времени стояла твердо на ногах: онаработала в школе и успела получить необходимое для продвижения по службеобразование – бесплатное, поскольку она училась там, где Володя преподавал.

В 96-м вернулся из Гвинеи в Нью-Йорк СлаваДемин. Он поселился на 45-й улице, между 3-й и 2-й Авеню, напротив моеголюбимого магазина “Amish Market”. Яработал тогда в Chase Manhattan Bankна Парк Авеню, между 47-й и 48-й улицами. А Слава работал в ООН на 2-й Авеню.