Страницы Миллбурнского клуба, 4 - Страница 105

105

буквализациях бодрая поверхность советского глянца вдруг оборачивается своейкровавой изнанкой на лексическом (то есть самом глубинном) уровне, и толькоирония игры как-то смягчает мрачность происходящего. Тут есть нечто отпресловутого деконструктивизма, но с животворной добавкой сарказма, сатиры ииздевательства. Сорокин не просто «взрывает» тексты, о чем неоднократнописалось, но делает это высокоэстетично, поднимая «планку дискурса» и запутываяконцы и начала в неразматываемый клубок – точно как в жизни и бывает. Буквализация– один из самых сильных способов добиться этого системного эффекта.

Пародирование реалистической литературыи интеллектуального дискурса (табл. 1, 16, 19). Хотя такие вещи случаются примерно в два раза реже, чем пародированиесобственно соцреализма (если, однако, мерять по общему объему в страницах, тоэто не так, ибо критике реализма посвящены целые романы), это не делает ихменее яркими. Наиболее известные примеры – прямые пародии, созданные клонами знаменитыхрусских писателей в «Голубом сале», которые неоднократно обсуждались. Более чемскептическое отношение автора к чудотворному воздействию классической русскойлитературы на публику достигает абсурдного заострения в «Юбилее», где на заводеизготавливают «чеховых» путем забоя и обработки живых людей; в «Дисморфомании»,где перемешиваются настоящие сумасшедшие с героями Шекспира; в «Романе»,концовка которого обычно интерпретируется (справедливо) как убийство не толькоРомана –героя, но и романа – романа; в задушевных беседах героев «Сердецчетырех» (см. примеры в разделе 3); в кошмарной «Насте», где поеданиезажаренной дочери целиком происходит в псевдочеховской атмосфере; в «Соловьинойроще», где сама ткань классического языка мелкими сдвигами превращается в бессмыслицу;в “Conkretnye” и “Dostoevsky-trip”, где литературныегерои становятся воистину «больше, чем жизнь» и либо поедаются «читателями»,либо убивают их, и др. И даже «Метель», наиболее сбалансированное, может быть,создание писателя, несет на себе явную тень полной разочарованности втерапевтических принципах литературы.

Приведу лишь один пример, где Сорокиндемонстрирует фатальную перепутанность разных, совершенно разных дискурсов водной голове. Голова эта – прокурорская, что опять навевает на мысль о неразрывнойсвязи абсурдного дискурса, власти и насилия:

«… он был включен в научный совет ИСС иоставался его полноправным членом вплоть до первого ареста. Это произошло виюне 1949 года. ... Утро 16 июня было ясным и солнечным. Позавтракав, какобычно, в восемь пятнадцать, подсудимый снял с себя махровый халат и…принялся одеваться перед большим старинным зеркалом,... В дверь постучали.Подсудимый быстрым движением затянул узел темно-синего галстука и пошелоткрывать. Ну и взяли молодца. … И попотрошили за милую душу, так, что пух изподушек пропоротых летел в распахнутые окна … А подсудимый сидел на стуле иторчал, как х** ... Выйдя из лагеря в 1984 году, эта сволочьопять засела за книги. Он читал новое, перечитывал старое, смотрел слайды,репродукции, прослушивал пластинки и кассеты. Перечитав Томаса Манна, Пруста,Джойса, Достоевского, …, Орвелла, Гессе, Во, Хемингуэя, он перешел кизобразительным искусствам. ... он сутками разглядывал, перелистываяпожелтевшие страницы, купил, падла, проектор, обзавелся слайдами,проецировал их на простыню послевоенного пошива. Подтаяло, отнялось сердце,когда поползли по ней автоматические рисунки Арпа, Пикабии, Миро, когдасверкнула, перемежаясь, живопись Шагала, Кирико, Пикассо, …, Мондриана ...свернулась кровь в венах у подсудимого, когда попер поп-арт, этотвитаминизированный внучок дады, когда засияли томатные супы Энди Уорхола,засмеялись комиксовые бэби Лихтенштайна... Это было ново и не ново и он потел, б**дскийпотрох, дешевка недое***ная, крутил ручки, менял слайды …Концептуализм ошарашил его простотой своей идеи, после концептуализма онвспомнил про музыку, про поэзию, и вот уже драл горло шёнберговский ЛунныйПьеро и тек по нервам огненный коктейль Мандельштама. ... задумался над полетомголубя Леонардо, настроил скрипку Скарлатти и дальше, дальше, бля, черезБаха-Генделя, Моцарта-Бетховена, Монтеня-Шеллинга к новым временам, в его (подсудимого)любимый двадцатый век. Растянувшись на диване, внешне он ничем не отличался отсебя самого, — лежит себе плюгавый старичок с пепельным лицом и коричневымигубами и, закрыв глаза, теребит загрубевшими пальцами край одеяла. Новнутренне, внутренне, граждане судьи, он напоминал не больше не меньше …— воронку. Все культурные, с позволения сказать, испражнения всех временперемешивались, уплотнялись, ползли к горлышку воронки, стягивались,стягивались, и … воронка прорвалась его божеством по имени Марсель Дюшан. Да, гражданесудьи, и вы, плоскомордые раз**баи, чинно сидящие в зале. ИменноМарсель Дюшан являлся для подсудимого высшим феноменом человеческой культурывсех эпох. Почему? Не могу ответить вразумительно. Ведь были же и другие именаи не хуже: Шекспир, к примеру … Или Платон. Тоже ведь не х** собачий. Нодля подсудимого — Дюшан и хоть ты за**ись березовой палкой! Вот какаясука своевольная» («Норма»). (Мной выделены и бюрократизмы, и ругань, мат.– И.М.)

В этом феерическом (несмотря на многие моикупюры) отрывке закручена масса смыслов: реальная образованность обвинителя,его литературный дар – и его же глубокая нетерпимость к другому мнению, полноеотсутствие сочувствия к человеку, отсидевшему 35 (!) лет, что рекордно даже для

105