Страницы Миллбурнского клуба, 4 - Страница 115

115

и «1984» Джорджа Оруэлла. Доведенный до гротеска абсурд, нелепые обвинения илидаже их отсутствие, предопределенность приговора и наказания, страх передидолом государства – «госстрах», бесовское торжество тупого насилия надличностью... Недавно писатель Дмитрий Быков, комментируя новый телесериал«Бесы» по мотивам романа Федора Достоевского, высказал мысль, что истиннымибесами в российской истории были не революционеры, а власть имущие. Бесовщинасталинщины не исчезла, бесы власти, «вышедши из человека», увы, не «вошли всвиней», как рассказывает Евангелие от Луки, а, скорее, «вышедши из свиней,вошли в человека» и метят преступлениями последующую историю... Безобразныегримасы бесов власти видятся мне в суде над поэтом, описанном в романе ФеликсаРозинера. Может быть, эти ассоциации неправомерны? Не знаю... Ведь то, о чемнаписал Феликс Розинер, – не плод обращенной в будущее фантазии, а подлинныереалии нашей жизни, ведь это было, было... и, страшно сказать, это есть –бесчеловечное и жестокое...

Больной, голодный, измученный следствием,Финкельмайер, словно в бреду, едва не теряя сознание, отстраненно участвует впроцессе над самим собой, пытается время от времени говорить правду словамипростыми, понятными окружающим... После оглашения приговора он впадает в транс,расплывчато видит сквозь туман уходящего сознания своих близких, слышит их молитвыи мольбы..., и сквозь всю эту мешанину лиц и звуков нисходят к нему чудныепоэтические строки... Как он далек от этого мира! ... Но конвойный скоровозвращает его к действительности:

«Старшина исступленно бил по рукам, –Арон, дико вскрикивая, хватался за дверцы, но старшина размахнулся, – ну,т-твою мать! – и сильно ударил под дых. Арон рухнул на пол».

Советское «правосудие» свершилось. Фемидас завязанными глазами не заметила, как перекосились ее весы...

И еще одно: как это все, простите за публицистическийштамп, актуально! – темы и образы совершенных произведений литературы неустаревают, они, увы, бессмертны...

* * *

Еврейская тема звучит в романе мягко,приглушенно, чаще – отдаленно, лишь в редких случаях выдвигаясь на передний плани никогда не доминируя в его сюжетных коллизиях. Розинер отнюдь не педалируетэту тему – скорее, подает ее незначительной составляющей противостоянияинтеллигенции и власти, как некую своеобразную советскую приправу к этомупротивостоянию. В компании русских интеллигентов, к которой примыкаетФинкельмайер, вообще не интересуются национальностью своих единомышленников –здесь всё понимают, но как бы считают ниже своего достоинства реагировать наисходящие от режима антисемитские благоглупости.

Именно к такому заключению, по-видимому,придет современный читатель романа «Некто Финкельмайер». Однако те, комудовелось прочитать роман при советской власти в «самиздате» или «тамиздате», те,кому пришлось тайно листать эти страницы, приглушив настольную лампу, задвинувзанавески на окне и заперев двери, – те воспринимали это отнюдь не так просто ине столь ламинарно. Уже само имя главного героя романа – Аарон-Хаим МенделевичФинкельмайер – было в те годы дерзким вызовом гнусной системе советского государственногоантисемитизма, о котором все знали, что он есть, но обязаны были делать вид,что его нет. Образ гениального русского поэта с таким длинным еврейским именем– это было подобно террористическому акту в чинной гостиной советскогосоциалистического реализма с его лицемерной «дружбой народов», это было подобноматерному ругательству в добропорядочном обществе...

Да, да – не удивляйтесь, юные читатели изХХI века, это было именно матерным ругательством. Писатель Юрий Нагибин,вспоминая те времена, говорил, что слово «жид» стало таким же «заветным», как идругое трехбуквенное «самое любимое слово русского народа»: «Двазаветных трехбуквенных слова да боевой клич – родимое “… твою мать” – объединяютразбросанное по огромному пространству население...» Поэт Иосиф Бродский,живший в СССР во времена Феликса Розинера, еще более определенно утверждал(цитирую по очерку Юрия Солодкина. – Ю.О.): «В печатном русском языкеслово "еврей" встречалось так же редко, как"пресуществление" или "агорафобия". Вообще, по своемустатусу оно близко к матерному слову или названию венерической болезни».Собственно говоря, бывшие советские люди старшего поколения хорошо помнят – всеизбегали произносить слово «еврей». Это слово в приватных разговорах подчасзаменяли на «француз»: «Он из французов?» – спрашивали о человеке с еврейскойвнешностью, и все всё понимали.

Феликс Розинер, насколько я помню, первымнарушил эту языковую традицию, присвоив своему главному герою имя, отчество ифамилию, имевшие в советской языковой практике, по словам Иосифа Бродского,статус, близкий к матерно-венерическому. Даже Василий Гроссман, впервые всоветской литературе мощно поднявший тему совгосантисемитизма, не решился наподобное – он назвал одного из главных героев романа «Жизнь и судьба»,гениального физика еврейского происхождения, достаточно нейтрально – ВикторПавлович Штрум. Феликс Розинер решился! Он писал в стиле кафкианскогоабсурдизма, и он решился...

Писательница Людмила Штерн в очерке оеврействе Иосифа Бродского заметила: «Только евреи знают, как “неуютно” былобыть евреем в Советском Союзе». Неуютность эту герой Феликса Розинера позналсполна – со сталинских времен в коммунальном доме-сарае на окраине Москвы до временбрежневских в сибирском ссыльном лагере. Неуютность эта не раз оборачивалась

115