Страницы Миллбурнского клуба, 4 - Страница 35

его все-таки объяснить мне заявку партнера. «Зачем же ты приехал на национальныйтурнир, если не знаешь стандартной американской системы?» – спросил он. И мнепришлось вызвать директора, чтобы все-таки мой оппонент объяснил мне заявкусвоего партнера. Директор, хоть и поддержал меня в конце концов, тоже какое-товремя бурчал что-то неодобрительное в мой адрес.

После окончания турнира я столкнулся с моимоппонентом около таблицы с результатами турнира. И он спросил меня, какое местомы заняли. Я показал ему на самую верхнюю строчку. «Надеюсь, теперь ты небудешь меня спрашивать, зачем я приехал на национальный турнир», – сказал яему. Это было, конечно, несколько грубовато, но он все-таки вел себя за столомдовольно беспардонно.

На каком-то из этих турниров я встретил ИруЛевитину. Я не видел ее почти 25 лет после Тартусского рождественского турнира1975 года. Но она выглядела прекрасно и вполне узнаваемо. Я, видно, тоже былузнаваем. Но все-таки, наверное, не вполне. «А вы – Слава Бродский?» – то лиутвердительно, то ли вопросительно сказала она, когда увидела меня.

В Атланте, Гатлинбурге и Орландо мы играли,естественно, не в самых престижных турнирах, а только там, куда нас допускали.Я сейчас собрал все жетоны за победу в турнирах. Таковых оказалось шесть: два врегиональном турнире в Атланте, три в региональном турнире в Гатлинбурге и одинв национальном турнире в Орландо. Это в основном дало мне необходимые баллы дляполучения звания “Life Time Master” Этим дело и ограничилось. Больше мы со Славой уже никуда не ездили.Хотя играли еще как-то в региональном турнире в Нью-Йорке и заняли там тожепервое место в одном из турниров.

Когда я жил в советской России, я думал,что, возможно, уделял бы бриджу больше внимания, если бы жил в свободнойстране. Возможно, так оно и было бы, если бы я жил в Америке с ранних лет. Но яприехал в Америку, когда мне было пятьдесят. А в таком возрасте ты не можешьсерьезно играть в бридж и параллельно входить в новый для тебя профессиональныймир.

В 2001-м Слава Демин уехал в Париж. И яостался без партнера. Кто-то свел меня с молоденьким пареньком, Сашей Перлиным.И мы играли с ним несколько раз в клубах Манхэттена. Он играл очень и оченьприлично. И веселил меня тем, что каждый раз, когда разыгрывал контракт, ипосле того, как я выкладывал свои карты на стол, вместо обычного “Thankyou partner” говорил мне: “Thankyou partner for the beautiful hand”.

Когда Слава Демин еще работал Нью-Йорке, мыс ним навестили Феликса Французова, который жил тогда где-то под Вашингтоном. Вбридж нам поиграть тогда не удалось (не было четвертого). Но мы отлично провеливместе несколько дней. Ездили куда-то ловить форель. Потом ее жарили ивспоминали былое…

Феликс к тому времени уже ушел на пенсию. Ион со своей женой, Олей, путешествовал по свету. А я слушал его рассказы обэтом с надеждой, что и я вот скоро тоже отойду от дел и стану совсем свободнымчеловеком. Тогда я еще не знал, что моим надеждам не суждено было сбыться такскоро. Как раз когда я уже подумывал об уходе, моего босса уволили с работы. Оннашел другую работу и позвал меня помочь ему на новом месте. Мне трудно былоотказаться от его предложения. В результате моя свободная жизнь началась напять лет позже, чем я планировал, только в сентябре 2013-го.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я оглядываюсь на прошлое, вспоминаю то, чтобыло почти полвека тому назад. Конечно, нам было трудно. Мы были лишены самыхпростых вещей. Мы не могли, как все остальные цивилизованные люди на земномшаре, пойти в магазин и купить книгу по бриджу или, скажем, записать своегосына на занятия по бриджу. У нас не было даже помещения для игры. Мы занималисьсвоим любимым делом, находясь в глухом подполье. То, что ты играл в бридж, тыдолжен был скрывать от всех – от тех, с кем учился, от тех, с кем работал. Одинмой знакомый говорил мне, что его мать призналась ему, что ей было бы не такстыдно сказать на работе, что ее сын ворует, как сказать, что он играет вбридж.

И не то чтобы те, кто играл в бридж, былина каком-то особом положении в советской России. Нет, конечно. Так жечувствовали себя все наши «товарищи по несчастью»: те, кто хотел заниматьсяйогой, атлетической гимнастикой, играть в женский футбол. А также почти все те,кто хотел делать что-либо другое. Мы жили в мире кривых зеркал, где все былопоставлено с ног на голову. Большевицкие упыри запрещали практически все идавали свои указания на то, какую рифму надо было использовать в стихах, насколькомелодичной должна быть музыка, какой ширины должны быть мазки в живописи, кактанцевать в балете, на какие темы надо было снимать кино, писать книги, накаких инструментах можно было играть, какими науками можно было заниматься. Этиуказания распространялись и на разные бытовые мелочи: как надо стричься, можноли отпустить бороду, какой ширины должны быть брюки, какой длины должна бытьюбка, какие движения разрешались в танцах, кому можно писать письма, какоерадио можно слушать, какие книги можно было держать у себя дома, какиепраздники отмечать, можно ли ставить елку дома, какую еду можно есть. Ответ навопрос о том, почему большевицкий режим был связан с такими несуразностями,существует. Но я не буду здесь об этом говорить – слишком уж это не по темемоего повествования.

А вот на вопрос о том, ощущали ли мы себянесчастными в такой ситуации, ответить намного труднее. И я думаю, что каждыйиз нас ответил бы на этот вопрос по-своему. Уверен, что среди нас было немалотех, кто даже не подозревал, что мы задавлены и замордованы до предела. Эти