Т е н о р. Бартон,наоборот, заметно воспрянул. Близкие к нему люди говорили потом, что многимичертами Салли напоминала им Сибил. Веселая, умная, заботливая, она сумелаоблегчить даже физические страдания мужа. Под ее влиянием он заинтересовалсялечебным эффектом диетического питания, стал покупать книги на эту тему и вестисебя по их рекомендациям. Его здоровье заметно улучшилось. Он успешно снялся вроли жестокого следователя О’Брайена в фильме «1984». «Вагнер» принес Бартонумиллион долларов, «Личная жизнь» – еще девятьсот тысяч. Весной они с Саллиприехали в свой дом под Женевой – окрепшие, загорелые, полные новых планов. Ричардмечтал наконец засесть за автобиографию, но параллельно готовился сниматься вэкранизации романа Грэма Грина «Тихий американец».
Б а с. Ничто непредвещало беды в те августовские дни 1984 года. В гости к Бартонам приехал ихдруг, актер Джон Хёрт. Вечером мужчины отправились в местную пивную, развлечьсяпивом и футболом по телевизору. Что-то произошло там, о чем Джон Хёртрассказывал крайне неохотно. Похоже, что Ричард обронил саркастическоезамечание в своем стиле. Оно не понравилось кому-то из завсегдатаев пивной.Произошла потасовка, в результате которой Ричард упал и ударился головой обпол. От предложения вызвать «скорую помощь» отказался. На следующий день у негоначалась сильная головная боль. В больнице врачи обнаружили обширноекровоизлияние в мозг. Вмешательство хирургов не помогло, и Бартон умер наоперационном столе. Ему было 58 лет.
Т е н о р. Всоответствии с волей покойного, он был похоронен в Швейцарии, на скромномкладбище близ Женевы. Всеми силами Салли старалась избежать шумихи, наплыважурналистов, но это удалось лишь частично. Родня из Уэльса, фотографы,корреспонденты, друзья набились в маленькую церковь. Боясь, что присутствиеЭлизабет Тэйлор увеличит толпу в десять раз, Салли позвонила ей и просилаотложить приезд. Та согласилась и приехала посетить могилу на следующий день,без своей обычной свиты.
Б а с. Горестныесожаления и восхваления покойного захлестнули газеты, радио, телевидение всегомира. Журналисты осаждали Элизабет Тэйлор, умоляя откликнуться на смертьБартона хоть парой фраз. Нет сомнения, что эти два имени будут всегда связаны впамяти людей. Никакой сценарист или драматург не смог бы сочинить тувеликолепную трагикомедию, которую Дик и Лиз импровизировали перед глазамимиллионов зрителей в течение двадцати лет.
Т е н о р. Поверьядревних викингов обещали загробные пиры в Валгале тем, кто смело погиб в бою, ивечный зловонный ад у богини Хель для тех, кто мирно умер в своей постели. Мнехочется верить, что пирующие кельтские вожди дадут место за своим столомРичарду Бартону – ведь он погиб в схватке с врагами. Однако и историки,описывающие судьбы человечества за обозримые пять тысяч лет, должны воздать емупочести: ведь это его лицо во весь экран будут вспоминать миллионы школьников истудентов, когда дойдут в своих учебниках до имен Александра Великого, Антония,Томаса Бекета, Генриха Восьмого, Рихарда Вагнера, Льва Троцкого, УинстонаЧерчилля, Иосипа Броз Тито.
Б а с. В Валгалу мысегодня не верим. Но прикосновение к смерти неизбежно рождает в каждом из нассмутные мысли о том, как наша тленная оболочка соотносится с вечным истокомбытия. Для Ричарда Бартона эта дилемма воплощалась – освещалась – переживаласьнаиболее полно в стихах Дилана Томаса. Например, в таких строчках:
Раскрой мне этот нервный смысл времен,
Смысл диска, воссиявшего рассветом,
Смысл флюгера, что стонет от ветров, –
И снова я творю тебя из пенья
Лужаек, шорохов травы осенней,
Из говорящего в ресницах ветра
Да из вороньих криков и грехов.
Особенно когда октябрьский ветер…
И я творю тебя из заклинаний
Осенних паучков, холмов Уэльса,
Где репы желтые ерошат землю,
Из бессердечных слов, пустых страниц –
В химической крови всплывает ярость,
Я берегом морским иду и слышу
Опять невнятное галденье птиц.
Определяя время
Он — лимонная косточка, брошенная в расщелинупетербургского гранита, и выпьет его с черным турецким кофием налетающая ночь.
Мандельштам «Египетскаямарка»
В двадцатых годах Сергей ИгнатьевичБернштейн {1} записал Мандельштама, читающего своистихи. Записи делались на фонографе в Зубовском институте на Исаакиевскойплощади, где Бернштейн с 1919 года собирал свою фонотеку. Мандельштам читал«Нет, никогда, ничей я не был современник». Это одна из записей, сохранившаяся