Страницы Миллбурнского клуба, 4 - Страница 51

«Куда как страшно нам с тобой, /Товарищ большеротыймой!»

«Не говори никому, /Все, что ты видел,забудь —/Птицу, старуху, тюрьму/Или еще что–нибудь»

«Я вернулся в мой город, знакомый до слез,/До прожилок, до детских припухлых желез»

«Мы с тобой на кухне посидим, /Сладкопахнет белый керосин»

«За гремучую доблесть грядущих веков, /Завысокое племя людей»

Интересно, что из его библиотеки в этовремя почти уходят поэты-современники. Читает он Державина, Фета, Полонского,Баратынского.

Дайте Тютчеву стрекозу —

Догадайтесь, почему.

Веневитинову — розу,

Ну а перстень — никому.

Баратынского подошвы

Раздражают прах веков.

У него без всякой прошвы

Наволочки облаков.

А еще над нами волен

Лермонтов — мучитель наш,

И всегда одышкой болен

Фета жирный карандаш.

Май 1932

Упражнение в расшифровке каждой строкиэтого стихотворения можно, например, найти в статье Евгения Сошкина, котораязанимает 14 страниц. Это пример вивисекции Мандельштама, чем занимаются многиеМандельштамоведы. Все-таки разбор этого стиха безобиден. В конце концов самМандельштам приглашает: «Догадайтесь, почему».

Другими жителями его книжных полок стали вэти годы итальянцы – Данте (интересно, что Мандельштам предпочитал прозаическийперевод, в частности Горбова, — перевод «Чистилища», 1910 года), Ариост {15}. Ариоста он привлекает, чтобы на фоне буколической картинысредневековой Италии произнести одну из своих застревающих в памяти фундаментальныхформулировок:

Во всей Италии приятнейший, умнейший,

Любезный Ариост немножечко охрип.

Он наслаждается перечисленьем рыб

И перчит все моря нелепицею злейшей.

В Европе холодно. В Италии темно.

Власть отвратительна, как руки брадобрея,

А он вельможится все лучше, все хитрее

И улыбается в крылатое окно –

Ягненку на горе, монаху на осляти,

Солдатам герцога, юродивым слегка

От винопития, чумы и чеснока,

И в сетке синих мух уснувшему дитяти.

А я люблю его неистовый досуг –

Язык бессмысленный, язык солено-сладкий

И звуков стакнутых прелестные двойчатки...

Боюсь раскрыть ножом двустворчатый жемчуг.

Любезный Ариост, быть может, век пройдет –

В одно широкое и братское лазорье

Сольем твою лазурь и наше черноморье.

...И мы бывали там. И мы там пили мед...

4 – 6 мая 1933

Пока мы в Италии, не могу не вспомнитьдругое стихотворение, просто потому, что оно любимое, хотя потрудившись, и егоможно пристегнуть к теме.

Новеллино {16}

Вы помните, как бегуны

У Данта Алигьери

Соревновались в честь весны

В своей зеленой вере.

По темнобархатным холмам

В сафьяновых сапожках

Они пестрели по лугам,

Как маки на дорожках.

Уж эти мне говоруны —

Бродяги-флорентийцы,

Отъявленные все лгуны,

Наемные убийцы.

Они под звон колоколов

Молились Богу спьяну,

Они дарили соколов

Турецкому султану.

Увы, растаяла свеча

Молодчиков калёных,

Что хаживали вполплеча

В камзольчиках зеленых,

Что пересиливали срам

И чумную заразу

И всевозможным господам

Прислуживали сразу.

И нет рассказчика для жен

В порочных длинных платьях,

Что проводили дни, как сон,

В пленительных занятьях:

Топили воск, мотали шелк,

Учили попугаев

И в спальню, видя в этом толк,

Пускали негодяев.

22 мая 1932

Трудно поверить, что в этот же год основнымзанятием Мандельштама были хлопоты о получении хоть какого-либо жилья. Наконецдолгожданная квартира стараниями Бухарина получена {17}. Какова реакция? Вместо благодарности — упражнение на тему власти,которая покупает художника. Дано в приземленно-бытовом ритме городскогороманса. Это его знаменитая «Квартира». В этом стихотворении и в ряде другихМандельштам определяет словарь и тон всей российской литературы протеста 20-говека:

Квартира тиха, как бумага —

Пустая, без всяких затей, —

И слышно, как булькает влага

По трубам внутри батарей.

А стены проклятые тонки,

И некуда больше бежать,

И я как дурак на гребенке

Обязан кому-то играть.

Наглей комсомольской ячейки

И вузовской песни бойчей,

Присевших на школьной скамейке

Учить щебетать палачей...

Какой-нибудь изобразитель,

Чесатель колхозного льна,

Чернила и крови смеситель,

Достоин такого рожна.

Пайковые книги читаю,

Пеньковые речи ловлю

И грозное баюшки-баю

Колхозному баю пою.

И вместо ключа Ипокрены {18}

Давнишнего страха струя

Ворвется в халтурные стены

Московского злого жилья...

Ноябрь 1933

30-м годам принадлежит и знаменитое «Мыживем, под собою не чуя страны». У серьезных критиков есть тенденция говоритьоб этом стихе с извинительной интонацией. Мол, это лубок или частушка, полнаяперсональной ненависти. В общем, не добавляет лавров поэту. Я все-таки скажу,что это гениальный лубок. Уникальный в истории русской поэзии. Не уступающий врезкости потоку современных ему газетных шельмований и при этом выбравшийдостойную цель.

Приводить я его не буду – его все хорошознают. Приведу хороший стих Евтушенко – с перебором по части риторическогопафоса, но верный по фактам:

…Не Маяковский с пароходным рыком,

не Пастернак в кокетливо-великом

камланье соловья из Соловков,

а Мандельштам с таким ребячьим взбрыком,

в смешном бесстрашье, петушино диком,

узнав рябого урку по уликам,

на морду, притворившуюся ликом,

клеймо поставил на века веков…

Мандельштам остался в довоенной Россиижертвой великого террора. Можно только гадать, что написал бы он, живи он