Страницы Миллбурнского клуба, 4 - Страница 56

из-за этого недостатка в образовании мне всю жизнь удавалось оставатьсясвидетелем, не становясь действующим лицом. Да, конечно, сейчас я в полнойотставке. Иначе откуда бы взять столько времени для сочинительства?

Теперь, совсем кратко – о самом себе. Неждите на этих страницах моей биографии – она была бы интересна немногим. Явырос в небольшом городе, почти деревне, на востоке Лотарингии, на самойгранице земель королевских и герцогских, и хотя родной мой язык – французский,пусть не самой лучшей закваски, но по-немецки я тоже говорил с детства. Однаконикогда не изучал его толком, с грамматикой в руках, поэтому многие моисловесные обороты не раз приводили в смущение людей венского или геттингенскогоразлива. Знал бы я, когда и где мне пригодится наречие соседнего села! Однакопрервусь, ведь в сей мысли довольно банальности – любому достаточно пожившемучеловеку известно, насколько плохо мы осведомлены о своем будущем. И часто, вблагоговении оглядываясь назад, можем только преклониться пред всесильной волейГосподней.

Отец мой, вечная ему память, содержалаптеку, единственную в том славном городке из трех с половиною улиц, а потомужил неплохо, знал толк в хороших книгах и рейнских винах – конечно, не самыхдорогих. Само собой разумеется, он собирался передать мне свое дело. Другихнаследников не было, старшая сестра моя вышла замуж за молодого стряпчего изсоседнего города и уехала, когда он получил место при муниципальном суде.Теперь она жила в одном из столичных предместий и виделась с нами не чаще разав год. Матушку свою я не помнил, отец же мой предпочел содержание вернойэкономки новой женитьбе, так что и с этой стороны юридические сложности былиневозможны. Все было определено заранее, и я тому хоть и не восторгался, ноотнюдь не противился. Однако мой дорогой родитель допустил ошибку, стольраспространенную среди относительно успешных, но не слишком предусмотрительных людей– он хотел, чтобы сын пошел дальше его самого. И, накопив денег, послал меня вуниверситет набираться ума и манер. Как же заблуждался мой достойный родитель!Ведь в обители мудрости я окончательно распрощался с аптекарскими планами,которые и до того, признаюсь, посещали меня не слишком часто. Но прежде мнедаже в голову не приходила мысль об иной жизненной дороге. О чем спорить, когдавсе уже решено, и решено наилучшим образом? А тут хватило одной случайности, и,столкнувшись с первыми же перипетиями на моем земном пути, я бросился вперед,прочь, дальше и дальше от деревенской аптеки. И ни разу меня не посещаложелание повернуться спиной к открывавшемуся миру и вернуться за отеческийприлавок.

В Страсбурге я учился на медицинскомфакультете – вот вам еще одна малая подробность, призванная доказать, что я несамозванец. Но не доучился, и снова не могу сказать при этом ни «увы», ни«слава богу». Обыкновенная юношеская оплошность, шалость, вовсе не зловредная,но раздутая силою неблагоприятных обстоятельств – сейчас уже неважно, какаяименно, скажу лишь честно: жалкая, незначительная и, самое главное, поправимая,– вынудила меня срочно покинуть одновременно строгий и суматошный, навекизависший в пограничье город, с которым я уже начал свыкаться.

Куда направить свои, высокопарно говоря,стопы, а точнее, хоть и несколько фигурально, – быстро мелькающие пятки?Сомнений не было. Конечно, в Париж. Тем паче, моя сестра обитала совсемнеподалеку от столицы и могла при случае помочь советом и делом (замечу, чтотакового случая ей так и не представилось, да и разыскивала она его не слишкомтщательно). Но даже не будь у меня сестры, почти парижанки, этот вопрос не могбыть решен иначе. Надеюсь, что вы можете понять меня тогдашнего, едвадвадцатилетнего. Где еще юному беглецу-недоучке может представиться шанссделать карьеру, завести роман и найти в уличных отбросах драгоценный камень?Магический блеск нимба святой Женевьевы влек меня так же, как многие тысячирумяных от глупости бедолаг. Да, я был ничуть не умнее нынешней молодежи, и нестыжусь в этом признаться. Ведь уважения заслуживает не гений от рождения, наком исходно почила воля Божья, а тот, кто поначалу ни в чем не превосходилдругих, но сумел развиться со временем, кто питался собственным опытом, а непраздно убивал год за годом в жалобах на превратности судьбы.

Итак, Париж. Не стану повторять то, чтоописано не раз, и перьями много лучшими. Зачем вам мои восторги иразочарования, неотличимые от восторгов и разочарований других, ведь столько людейпопали туда примерно в моем возрасте и при сходных обстоятельствах. Думал ли яо том, чтобы покорить столицу мира? Если честно, нет – мне надо было выживать,и все. Лучшее лекарство от грез – поиск хлеба насущного. Тем более, что этимчаще всего приходится заниматься не в покоях, а на помойке.

Отбросов в великом городе и впрямь пузырилосьпредостаточно, особенно в тех местах, где я был вынужден искать приют. И воткакова сила молодости – вместо того, чтобы сойти с ума от ужасающей мусорнойвони, я на всю жизнь утратил к ней чувствительность – как потом оказалось, спользой для себя. Но от остального окружения я по-прежнему страдал, хотя деватьсябыло некуда. Стеснять сестру я не желал, да и жила она, оказалось, в двух часахходьбы от Нотр-Дам – совсем не там, где хотелось обитать вашему покорномуслуге. Конечно, я первым делом нанес ей визит, и был при этом полон неясных, ноотчетливо радужных ожиданий, впрочем, быстро испарившихся. Опять же, обычноедело – наивный провинциал и столичная родственница. Были ли близки в детстве –уже не помню. Наверно, нет. Встреча наша оказалось скомканной – ее муж то