Страницы Миллбурнского клуба, 4 - Страница 80

а также влиянием солнечных лучей». Другие были убеждены, что зять привез изАфрики особую африканскую лихорадку, первый (эпилептоидный) приступ которойпришелся как раз на ту семейную встречу.

Но мы знаем правду. И все же что-то точитвнутри, беспокойно шевелится чувство несоразмерности наказания преступлению. Ився эта история кажется варварски демонстративной, нарочито шекспировской. Нотаковы, надо полагать, выразительные средства той самой силы, перед которой намследует застыть в смирении.

Будь Сюгаев всего лишь стукач ипредатель, дожил бы до маразма и умер в почете, как миллионы стукачей ипредателей. Но нет, он не был просто стукач и предатель. Сюгаев был чемпион,чистогранный кристалл, выросший в расплаве Павликов Морозовых! Ибо он не былюный большевик с кипящим мозгом. И не из ненависти к отцу-садисту этот взрослыйчеловек уничтожил стариков, а единственно из рафинированной, ничем незамутненной корысти. Сюгаев получил по делам своим полной мерой. Так рассудилимы с Тамарой Дмитриевной Т.

А молодой человек? За что ему выпала чужаякара?

Догадываюсь, что и молодой человек наказанбыл по делам его. Рассказывали, что из Африки он вернулся большим начальником.Что еще, кроме настойчивого фронтального стукачества, могло обеспечить стольстремительный карьерный взлет? У молодого человека к его 30 годам скопилосьстукаческих грехов как раз на казнь простым удушением.

Простое удушение означает конец скорый и неболезненный. Минуты назад он был полный сил отец Сюгаевского внука, и вот онуже лежит, скрюченный, с почерневшим лицом, на полу в кабинете тестя. Хозяин жекабинета, теряя сознание, бесконечно долго полз на четвереньках по коридору. Вкрасном тумане натыкался на опрокинутые стулья, на какие-то стеклянные обломки.«Вызвать скорую, вызвать скорую», – пульсировало в голове сквозь раскаленную боль.

Попытался встать. Израсходовав на этупопытку последние силы, замер. В голове загудело: ты пропал, ты пропал. Не всилах двигаться, похожий на Николая II человек сискромсанным лицом покачался на четвереньках взад-вперед и вдруг завыл тонкимголосом: «Ой, вэй. Ой, вэй».

МЕСЯЦ В ДЖУНГАРИИ

Во вторник 16 мая 1967 года, вскоре послеполудня, мы с Сашей Сендером шли по рельсовым путям товарной станции городаСарыозек, что в южном Казахстане. «Сарыозеки» еще не были прославленыАйтматовым в «Буранном полустанке». Еще лет 20 оставалось городу до мировойславы центра уничтожения советских ракет средней дальности. Город как город, ноне совсем. Как вскоре выяснилось, в городе был недавно введен пограничный режимв связи с советско-китайскими трениями.

Шли мы с Сашей под конвоем двухмилиционеров – белоглазого капитана и второго, плюгавого, с мелким лицом. Оба вкургузых пиджаках, сапогах и потертых галифе синих милицейских мундиров. И вкепках. Этой «полуштатской» униформе провинциальных ментов полагалась нефуражка, не папаха, а непременно кепка на голове.

Наши документы лежали в карманах галифекапитана. Моя полевая сумка болталась на плюгавом. Мы шли строем в затылок, ментыпо бокам. Попытки разговоров пресекались. Мы, граждане задержанные,препровождались в комендатуру для выяснения.

Задержанию предшествовал месяц бурныхсобытий, столь плотных, что их хватило бы намазать не тонким слоем по паренормальных лет.

ПОЧТА В САРЫОЗЕКЕ

Я с людьми приехал утром 16 мая возначенный Сарыозек за 60 километров, с юга, из Джунгарии, имеязапланированными для исполнения в Сарыозеке три обязательных пункта,поименованных как Зинка, Эльвира и Дима. И один факультативный пункт: книжныймагазин.

Пункты плана расшифровываются следующимобразом. Зинка – оставшаяся на базе собака, которой следовало привезти изгорода что-нибудь вкусное. Эльвира, повариха моей маленькой геологоразведочнойпартии, была недавно крепко покалечена своим мужем. Ее следовало навестить вздешней больнице, где она находилась на излечении. Дима – это Дима П., мой другнедавних студенческих времен, в тот день именинник, ожидавший моейпоздравительной телеграммы.

Десять магазинных котлет для Зинки по 6коп. за штуку были куплены и сунуты в полевую сумку. Эльвира получила гостинец– консервированный яблочный компот и банку сгущенки. Ее провинившийся мужКлейменов остался с нею в палате каяться. Прочие разбрелисьпо городу с наказом быть поблизости от базара и машины. Мы с Сашей пришли напочту. Последующие события я стараюсь передать с протокольной точностью, хотяне исключаю, что в прямой речи я не везде точен.

Почта. Бугристые стены выкрашены в ростчеловека грязно-зеленой масляной краской. Зарешеченное грязное окно на улицу.На стенах – выгоревшие инструкции по заполнению бланков. Слева от входа –телефонная кабина. Рядом – крытый дерматином фанерный стол, на столечернильница. Обгрызенный табурет. В противоположной от стола стене – окошко всоседнюю комнату, как в собачью конуру, подпираемое грязной деревяннойполочкой.

За окошком видим лупоглазую девушку взавитых локонах. Она общается с вами сидя, глядя снизу вверх на вас в окошке.На ней надето что-то ситцевое. Я был в таком возрасте, что немедленно уставилсяв смелый вырез в ее ситце, где красовался предмет гордости местных девушек – розовый атласный лифчик.

С трудом оторвав взгляд от лифчика, вглубине большой комнаты видим все богатство районного центра коммуникаций:стрекочущий телеграфный аппарат и стойку ручной телефонной станции стелефонисткой. Наконец, у дальней стены – большой черный стол с грузнойначальницей за ним. На начальнице темно-коричневое платье с кружевным