Страницы Миллбурнского клуба, 4 - Страница 84

– А что хозяева тех волкодавов? А их дети? –рассуждал далее Никитин. – Хозяева псов – гады, сволочи и садисты. У такихгадов дети тоже садисты. И внуки будут уроды. Ну и йух бы с ними! Но ихочень много, миллионы и миллионы – вот в чем беда! И потому они сильно подпортят мораль своего поколения.

Боюсь, это его предвидение сбылось.

Другую метафору – народ как сайгаки,которых гонят на заклание, – развил Саша. Нам, рассуждал он, нравится бытьв стаде, но нам не нравится, когда нас подгоняют. Мылюбим, когда нас на бойню ведут. А впереди шествует всемилюбимый вождь или фюрер.

В этот момент некий московский умникпошутил насчет евреев, которые маршировали в расстрельные рвы, подгоняемыевеселыми хлопцами. Как стадо. Вообще-то, заметил я, среди них были все мои дедыи все мои бабки и еще многие, и не твое свинячье дело судить... и так далее.«Замри в трауре!» – вдруг подскочил к умнику Саша. Произошла короткая драка,закончившаяся членовредительством.

Драчун он был никакой. Хотя в дракуввязывался легко, но на удары почти не отвечал. Прыгал, орал, матерился,размахивал руками, но удары пропускал. Я спросил, почему. Потому, отвечал он,что из-за плохих глаз он не успевает среагировать. «А, наплевать! Все равноменя давно пора сократить».

Смысл этой загадочнойфразы я понял через год, после Сарыозекской истории. Он вел себя странно: всемподряд со смехом рассказывал подробности, как будто не былособенно огорчен тем, что избит ментами. Как будто он схлопотал позаслугам. Это я ему и высказал.

– Конечно, по заслугам. Меня вообще порасократить. Я незаконный продукт. – Таков был его ответ.

Вскоре, под водку, онвыдавил, что его нистагм (дрожание глаз) врожденный. Возник оттого, что «мать, сука, не могла нормально родить; недосуг ей было».

Он был, оказывается, рожден в поезде, втеплушке, на перегоне Белогорск – Хабаровск, когда его мать-еврейкаперемещалась из Украины на Дальний Восток к единственным своим оставшимся вживых родственникам.

– А теперь спроси: почему она осталась вживых?

Я спросил. И он, раскачиваясь и дрожаглазами, рассказал, медленно выговаривая слова, как его мать выжила в тойкровавой каше. Выжила она потому,рассказал он, что не похожа на еврейку и говорит по-немецки. Но главным образомпотому, что некий немецкий оккупационный чин влюбился в нее и жил с нею все двагода оккупации. Перед приходом наших немец исчез, оставил ее, беременную,наедине с судьбой то ли жертвы, то ли немецкой подстилки. Вот и судите послеэтого о разумности бытия.

Таким образом, Саша Сендер был бесконечноуязвлен историей своего рождения. Считал себя одновременно и военным трофеем, иублюдком войны. И сам себя приговорил: «Я пленный немец. Я же и еврей. Значит, я должен себя сократить».

Все это сделало из него буйноговольнолюбца. Его формула свободы: чем меньше силы у тебя, тем больше ты лакей.Чем больше хочешь от начальников, тем сильнее зависишь от них. Этот человек люто ненавидел лакейство и избегал лакейских положений, что не всегда получалось, так как надо же было содержать семью. Потерянную частьсвободы он всегда возвращал – дурацкими выходками. Или компенсировал пьянствоми распутством.

Чем сильнее привязывали его к ярму, темглубже уходил он в запои и антисанитарное блядство и тем труднее выходил. К1969 году, когда я закончил мои казахстанские экспедиции, он бывал чаще грязнымотребьем, чем Сашей Сендером. Этот последний иногда заходил ко мне с рассказамио подонках, с которыми он общается, и об их развлечениях. Как будто хвастался:смотри, мол, как глубоко и прочно я пал... Иными словами, Саша занимался планомернымсамоистреблением. И довел это дело до конца.

* * *

Спустя годы я оказался в Алма-Ате накакой-то конференции. Встретил Сашу на пыльной улицеГеофизгородка. Он совсем высох и ссутулился, как будто обвис.Тремор глаз усилился. Он смотрел на меня этим своим тремором, не узнавал. Янесколько раз громко назвался. Наконец он вяло протянул: «А-а-а, Мир» и молчастоял, глядя сквозь меня. Рассказали, что он вообще мало кого узнает. Что женаЛюда с ним развелась и вернулась с дочерью в Россию. Что в очередной драке онбыл избит до потери разума, ныне он на инвалидности «по психике». Инвалиду былочуть больше 30 лет. Вскоре случился финальный в его жизнипоход в магазин. Взявшись за ручку входной двери винно-водочного отдела, онобмяк и умер.

ЗИНКА

Зинка была совершенно белая собачка смордой лайки, бочкообразным телом на коротких кривых лапах и бахромчатымхвостом сеттера.

Зинкина морда выражала умиление, хвоствилял, тело изгибалось и переворачивалось на спину, подставляя брюхо всякому,кто проявлял к ней какой-либо интерес. Ибо она была типичная беспородная ибесхарактерная городская шавка, вся до приторности состоявшая из жестовпокорности.

За год до описываемых событий Зинкапоявилась на свет между штабелями ящиков на керноскладе геологическойэкспедиции, в ящике из-под аммонала. Ее мать, любвеобильная Муська, давным-давно прописалась на территории экспедиции, где сперерывами на деторождение исполняла функции пустолайки. За это и заприветливый характер ее все подкармливали. «Что, Муська, все блядуешь? Ну-ну», – ласково приговаривал сторож, высыпая в собачьюмиску столовские объедки.

Вряд ли Зинке удалось бы зацепиться за теплоеместо на керноскладе. Все Муськины щенки рано или поздно покидали гнездо иисчезали бесследно. Скорее всего, попадали на стол корейца. Напомню: делопроисходило в Казахстане. Бродячая собака была обречена стать корейским куксѝ – замаринованной с солью, кинзой, перцем и уксусом, мелко наструганной собачатиной.