Страницы Миллбурнского клуба, 4 - Страница 89

«Все объективное рождается только вличности и первоначально принадлежит только ей. "Гамлет" только разцвел всей полнотой своей – в Шекспире, "Сикстинская Мадонна" – вРафаэле… ценность свободна и правдива только в младенчестве, когда, безвестнорожденная, она играет, растет и болеет на воле, не привлекая ничьих корыстныхвзоров. Потом мир вовлекает цветущую ценность в свои житейские битвы. В мире ееполнота никому не нужна. Мир почуял в ценности первородную силу, заложенную вней ее творцом, и хочет использовать эту силу для своих нужд; его отношение кней – корысть, а корысть всегда конкретна. Оттого в общем пользовании ценностьвсегда дифференцируется, разлагается на специальные силы, частные смыслы, вкоторых нет ее полноты, и, значит, сущности... Наконец, полезность становитсяобщепризнанной ценностью, и ее венчают на царство» [2, стр. 34].

В этих точных строках М. Гершензона ухвачена очень важная особенность эволюции любогознания, особенно, конечно, гуманитарного. Л. Толстой,по-видимому, углядел в тексте Громеки некую ценность и тут же использовал ее«для своих нужд» (что объяснимо при его общей нацеленности на моральные аспектыпроблемы, о которых Громеко применительно к роману и писал) – но, естественно,это не есть полное объяснение. И уже тем более не то объективное, что «рождаетсятолько в личности». Миллионы почитателей гения увидели в романе нечтоиное, что бы ни говорил сам автор. Подобные феномены странного забвения,оказывается, имеют весьма универсальную природу. Нобелевский лауреат психологД. Канеман предлагает использовать термин «два самих себя» (twoselves): один – переживающий в данный момент, другой – вспоминающий опережитом [4]. Разница между ними принципиальна, что надежно доказываетсяэкспериментами в той мере, в которой состояния подлежат измерению (см. «Околичественных параметрах забывания прочитанного» [10]). То «живое чувство»,в котором, безусловно, писалась «Анна Каренина», – отнюдь не то, что вспоминалпозднее сам автор, читая статью критика. В зазор между этими феноменами –бытием и воспоминанием о нем – попадает (и очень часто пропадает в нем)чрезвычайно многое.

В этом смысле я очень далек в своихзаметках от задачи «объяснить» творчество Владимира Сорокина, а такжеизвлечь из него какую-то ценность в духе Гершензона. Его уже «объясняли» много-многораз, под разными углами зрения [3, 5 – 8 и др.]. Н. Александров считаетСорокина «главным философом современности» [3] – и действительно,творчество В. Сорокина, взятое как целое, есть некая философия. И пусть неясно, «главный»ли он философ современности, – но, безусловно, я понимаю отчаяние критика,который предпочитает рассматривать блестящие художественные тексты, а не безнадежнопротиворечивые современные философские трактаты. В них, в текстах, есть некаяубедительность жизни – а в постмодернистском дискурсе ее нет.

Что мне интересно, так это показать, кактворчество одного из самых значительных и необычных современных писателейкорреспондирует с моей собственной попыткой представить некую точку зрения наспособы постижения социальной картины мира – с позиций так называемойсоциосистемики [9]. В этом – главная цель статьи. Сорокин, который за 35 леттворчества охватил, кажется, все самое важное вокруг, подходит длясопоставления двух взглядов на мир – научного и художественного, – как никтодругой. Важным моментом для меня является также то, что мы с ним принадлежимодному поколению первой половины 50-х, то есть, в принципе, мы реагировали почтина одно и то же, хотя и по-разному.

Очень трудно писать о литературе, даже еслиона и есть «философия», с позиций науки. В первую очередь,потому, что главное в В. Сорокине – его огромный талант стилиста,бесконечная изобретательность, умение передать абсолютно разные аспектычеловеческой жизни, любопытство, бесстрашие – то есть именно то, что делает егописателем, а не философом. Не будь этого – все остальное, то есть его жеконцептуализм, постмодернизм, антитоталитаризм, гностицизм [5] илипостструктурализм [7] – вызывали бы (по крайней мере у меня) не большеинтереса, чем сотни книг на эти темы, которые можно просмотреть, но никакнельзя полюбить. А тексты Сорокина завораживают; от них нельзя оторваться, дажекогда они касаются совершенно отвратительных вещей и вызывают почти физическуюрвоту. Как в такой ситуации отделить объективный анализ (он возможен?) отестественного желания просто поделиться с другими своим восторгом от какого-токусочка текста? Основная для меня сложность при написании данного эссе –удержаться в рамках приличия, не заниматься анализом его текстов с позицийчитателя или тем более критика, но при этом как-то избавиться – путем изложенияна бумаге – от желания (накопившегося за 20 лет чтения Сорокина) что-то насчетнего обобщить, чтобы наконец разобраться. Эта задача очень трудна, и я частоневольно скатывался в интерпретации – тем самым впадая в классический грех переоткрытиядавно известных истин, ибо я не владею всей огромной критической литературой обавторе и, соответственно, почти наверняка все мои интерпретации были уже сделаныкем-то (включая самого В.С.). Этот грех я заранее беру на душу.

И последнее: данное исследованиепоказывает, каким образом вообще можно изучать творчество писателяколичественными методами и тем самым приближать его понимание к стандартамсоциосистемики. Технически, это напоминает анализ поэзии О. Мандельштама[11], но выполненный на материале прозы и под иным углом зрения. Если читатель