Страницы Миллбурнского клуба, 4 - Страница 98

с выделенной российской тематикой (конечно, если не учитывать того, чтороссийская действительность присутствует на заднем плане фактически везде; ябуду говорить об этом в Разделе 5 ). А если добавить сюда 9 описанных случаев каннибализма(табл. 1, 10), который, в конечном счете, тоже еда особогорода, то пища занимает и еще большее место.

Описания еды покрывают широчайший спектрдействий – от обыденных до совершенно феерических, от профанного досакрального. На обыденном конце спектра находится детальнейшее описаниеприготовления лично Владимиром Сорокиным обеда самому себе, выполненное в духелучших традиций кулинарных книг и реалистической литературы («Моя трапеза»). Нафеерическом – блистательные сцены борьбы за право съесть кусок мяса в вегетарианскойЕвропе будущего, где «убийство курицы» есть уголовное преступление («Щи»). Наэтом же конце – неописуемо сложные блюда (пирамида из детородных органовживотных, от слона до муравья, приготовленных в собственном соку),приготовляемые для Властелина Мира и его гостей в грандиозных кухнях с тысячамиповаров («Ю»). Брутально-сакральный характер носят процедуры приготовления и«использования» еды в «Пепле», где рутинно совершаются убийства знаменитостейлишь для последующего сжигания блюд, сделанных из частей их тела. Ритуальноезажаривание в русской печи шестнадцатилетней дочери и ее поедание родителями с многочисленнымигостями в «чеховской» обстановке на фоне «культурных разговоров» – некийзапредельный взгляд на природу потребления пищи, который тоже имеет место быть(«Настя»).

Введение процедуры испражнения (табл. 1, 9) и его конечного продукта в текст (чтонаблюдается примерно в 8% произведений) стало одной из главных причин скандальнойрепутации писателя – тут он, кажется, новатор, особенно в русскоязычнойлитературе, никогда до таких «низин» не опускавшейся. Наряду с экстремальныминасилием, сексом, каннибализмом и прочими кошмарами оно придает текстаммакабрический (или «карнализационный» [5]) характер, но, что совершенноочевидно, ни в малейшей мере не является какой-то физиологической патологией.

В самом глубоком и многозначном, по моемумнению, романе Сорокина, «Норме», идеологический подтекст процесса поеданиядетского кала («нормы» как таковой) всем населением страны очевиден. Но таместь множество и других планов, один важнее другого. Вот небольшой фрагмент:

«Норма была старой, с почерневшими, потрескавшимисякраями. Николай наклонил банку над тарелкой. Варенье полилось на норму.

Тесть в третий раз заглянул изкоридора, вошел,… покачал головой:

— Значит, вареньицем поливаем? ...

— В пирожное превратил, — узкое лицотестя побледнело, губы подобрались. — Как же тебе не стыдно, Коля! Как мерзкосмотреть на тебя!

— Мерзко — не смотрите.

— Я рад бы, да вот уехать некуда отвас! Что одна дура, что другой! ...

— Ну она дура, она не понимает, чтотворит. Но ты-то умный человек, … руководитель производства! Неужели ты непонимаешь что делаешь? Почему ты молчишь?!

— Потому что мне надоело каждый месяцтвердить одно и то же.

Николай отделил кусочек побольше:

— Что я не дикарь и не животное. Анормальный человек».

То есть быть «нормальным человеком»означает не отказ от нормы, а ее поедание именно с вареньем. А поедание нормы свареньем (ведь поедание все же!) тестем приравнивается к некоей измене всемидеалам. В этой короткой зарисовке так много сказано о всей заморочностисоветской (и не только) жизни, о том, насколько относительно само понятие«нормы» и какую ненависть у других может вызвать малейшее от нее отклонение(особенно «услащение» тяжкой участи – нет, страдай, как всем предписано!), чтоприменение такого низкого предмета, как кал, для всей этой грандиозной метафорыстановится чуть ли не обязательным, ибо трудно себе представить нечто другое стаким мощным зарядом контрастного воздействия.

Другие примеры. Большой начальник неожиданноиспражняется на столе у маленького, который пытается руками подхватить падающееиз начальственного зада – безграничная власть одного над другим, не признающаяни малейших приличий («Проездом»). Ученик поедает кал любимого учителя – нельзяпоступиться ни малейшими остатками сверхъестественной мудрости, которая в реальностиесть набор штампов («Сергей Андреевич»); рабочие приветствуют новичкамузыкальным испусканием газов – яркий образ того, как сочетаются идеологическаялояльность (все же пришли на субботник) и скрытое отношение к ней («Первыйсубботник») и т.д.

То есть сама по себе неестественнаяпроцедура поедания дерьма, равно как и естественная, но табуированная культуройпроцедура испражнения, важны автору, конечно, не сами по себе, и не дляшокирующего эффекта как такового. Они тесно вплетены в иной, более существенныйконтекст, как и секс, потребление (производство) еды и др. Контекст разнится,но поскольку автор достиг некоего предела возможного при его описании – главнаямысль усваивается куда сильнее, чем при гладком повествовании. Кристаллизация(по Стендалю) метафор, так сказать, в действии.

Однако на многих данная инновация произвелакрайне негативное воздействие. Типичное отношение к ней выражено Л. Аннинским:

«Весьма красноречив тот факт, о чем пишутсамые яркие представители молодого писательского поколения. Пелевин воспеваетнаркоту, Сорокин — экскременты. Ясно, что у такой литературы с деструктивнымначалом нет будущего, должно появиться что-то свежее, новое» [26].

Достойно изумления, что известный критик не